Журавлёв Александр Матвеевич

Командир полка прищурился хитровато в сторону Журавлёва.

- Незавидная судьба твоя, Александр Матвеевич: в воздухе стреляй, летай, на земле развязывай всяческие узлы, поддерживай боевой дух коллектива. Тройная нагрузка получается, а ?

- Тружусь как умею...

- Не скромничай, комиссар, ты у нас насчёт агитации и пропаганды - ас !

- Рязанский... Из "страны березового ситца", как говорил поэт. Что от меня, короче, требуется ?

- Агитнуть надо немцев, тех что в "котле" западнее Сталинграда.

- А средства агитации ?

- Во-он они, видишь полуторку ?   Только что доставила. Свеженькие... Полтонны прокламаций с настоятельным призывом сдаваться в плен, пока ещё не поздно. Устроишь им посевную с небес ?

- Дело нужное. Пойду загружаться "одуванчиками"...

Аэродром, где базировался истребительный авиаполк, располагался на левом берегу Волги, наискось от правобережной Дубовки. Александр Матвеевич Журавлёв был заместителем командира полка по политической части. По укоренившейся традиции все называли его не иначе как комиссаром. 1 Декабря 1942 года комиссару впервые пришлось прополаскивать немцам мозги новым способом. До этих пор Журавлёв доказывал, что дело его правое, пушками и пулемётами - своим бортовым оружием. Доказывал это с первого дня войны. Правда, начал не совсем ладно, как и многие. Вспомнит - и шрамы чешутся...

После Дальневосточной тайги, где он, выпущенный из лётного училища, окрылялся более 2-х лет, Журавлёва назначили вдруг в Белосток. После глухомани, сопок - Европа, культура !   21 Июня привёз жену с детьми и маму, устроились в просторном особняке, вокруг сад, не жизнь - курорт. Открыл окна, улёгся спать, а с рассветом посыпались на голову бомбы.

Не совсем ещё веря, что происходит что-то серьёзное, он поднял в воздух свой высотный МиГ-3 на перехват фашистских бомбардировщиков. Через 3 минуты был уже в 3-х километрах от земли, а немцы внизу копошатся, бей на выбор, но у него поначалу рука как-то не поднималась на самолёты, которые год назад германское командование открыто демонстрировало нашим специалистам.

Однако пугающая мысль о фашистских бомбах, под которыми, возможно, гибнут сейчас мать, жена, дети, отрезвила его. Какие там добрые чувства !   Поднимаясь в воздух опять, он, человек по натуре незлобивый, теперь уже кипел ненавистью к вероломному преступнику.

А вражеские лётчики бомбили аэродромы, железнодорожные станции, мосты, перегоны...

После обеда Журавлёва подняли в воздух 3-й раз. Этот вылет надолго остался в памяти. "Юнкерс-88", скорее всего разведчик, летел из нашего тыла, неся в фотокассетах и памяти летнабов немало свежих и важных сведений. Воздушный разведчик врага - важный объект, он всегда был и будет первостепенной целью. Напоминать об этом Журавлёву не требовалось.

И вот они лицом к лицу: матёрый немец - бомбёр и юркий "ястребок". Журавлёв испытывал гордость бойца, вышедшего на смертное ристалище, и ярый, мстительный гнев. Ему хорошо видны были ореол вокруг винтов врага, блики солнца на плексигласе фонарей, белые кресты и измалёванные на фюзеляже драконы, извергающие из пасти огонь.

Говорят, плохая та рука, что не защитит голову. Безошибочным натренированным движением эта рука вывернула "МиГ" из-под огненных струй "Юнкерса", они прошли мимо головы, зато очереди "миговских" пулемётов в ту же секунду вонзились в морду хищника. Блеснули - посыпались осколки плексигласа его кабины...

И тогда к комиссару впервые пришла великая, истинно мужская радость победителя. Но, ликуя, он незаметно для себя забрался в чужие места - линия границы всего-то в 40 километрах западнее аэродрома, а на линии той - стена зенитного огня.

В лётном мире считают так: если ты сбит воздушным противником в поединке, ты не боец, а лапоть. Позор тебе !   Но если тебя скосила зенитка, это может быть и простой случайностью. Здесь твоё боевое умение не ущемлено. Пуляла дура снарядами в небеса, а тебе не повезло: напоролся.

Стеганул Журавлёва по бедру случайный осколок, кабину затянуло кровавым туманом, тело размякло. "Только бы не ослабли руки", - думал с боязнью комиссар. Они становились всё тяжелее, они повисали на ручке управления, но, сливаясь с ней, не только теряли силу, а сами делались как бы рулями самолёта и посадили его на аэродром.

Навоевался... Да, пожалуй, и отлетался вчистую. Впрочем, как говорится, лучше нога босая, чем совсем без ноги... 4 месяца спустя, выписанный из госпиталя, он осел в тыловом авиагарнизоне - на той же должности заместителя командира по политчасти, то есть теперь "наземного комиссара" эскадрильи. "Наземный комиссар"... Одно название корёжило Журавлёва. Это ж какую совесть надо иметь !   Лётчики, штурманы, стрелки - радисты улетают на смерть, а он, с позволения сказать, комиссар, стоит на аэродроме и поднимает им дух. Мол, вперёд, ребята !   Не пожалеем жизни за Родину !   Дадим жару оккупантам !

Возможно, другие могли и так воевать, но Журавлёв... Ещё острее, чем прежде, стало беспокоить его нетерпение охотника, жаждущего открытой схватки. Он опять был полон жизни и чувствовал воскресшие в теле силы, но врачи... Эх !

Однажды он сказал командиру эскадрильи:

- Вот вы что ни день утюжите воздух вокруг Казбека, а я только и видел горушку, что на папиросной коробке...

Комэск, то ли по наивности, то ли снисходя к невезению лётчика - комиссара, покачал сочувственно головой:

- Ладно, дам подержаться за ручку. Так и быть, отведи душу.

Забравшись в кабину тренировочного истребителя "УТИ-4" и пристегнувшись ремнями, он ощутил радость человека, вернувшегося наконец в родной дом. Комэск, сидевший в задней кабине, после взлёта отдал управление Журавлёву, а тот, истосковавшись по воздуху, выложил всё, чем обладал.

На земле доброжелательность комэска точно ветром смахнуло. Покосился на комиссара с хмурой подозрительностью, протянул ехидно:

- По-моему с совестью у вас не того... А ещё коммунист !

- Вы давайте себе отчёт в своих словах, - покраснел от неожиданности Журавлёв.

- Я-то даю, а вот как прикажете понимать ваше поведение ?   Летаете как бог, а ошиваетесь в тылу, точно недоученный курсант, придуриваетесь на земле.

- Послушайте, вы меня оскорбляете. Ведь меня зарезала медицина !   Как лётчика, как истребителя, понимаете ?   Мне закрыта дверь в небо. Напрочь !   Чем стыдить, лучше помогите восстановить утраченные навыки: воздушный бой, стрельбу, бомбометание. Чёрта с два вы тогда увидите меня здесь !

Комэск не имел права допускать забракованного врачебной комиссией к полётам, но, чувствуя перед ним вину, позволил с условием: о подпольных тренировках не распространяться.

В запасном авиаполку имелись истребители старых марок, в том числе И-16, с которого Журавлёв начинал свою лётную жизнь. "МиГов" или "Яков" и в помине не было, их на фронте в боевых полках не хватало. Но не это мучило комиссара. Даже натренированного до автоматизма лётчика с такими документами, как у него, в боевой полк не пошлют, значит, все старания насмарку. Ну нет !   Надо не проситься в действующую армию, как делают все, а просто удрать на фронт или придумать такое, чтоб самого выгнали из ЗАПа. Только - что ?   Запить ?   Не годится. Позорно. А если махнуть в самоволку ?   Тоже не находка. Махнёшь ненадолго - только выговор схлопочешь, надолго - трибуналом пахнет. И всё же, как говорится, голь на выдумки шустра.

Вернувшись как-то с пилотажа в зоне, куда летал без спросу, он на предельно малой высоте сделал тройную "бочку". Командира ЗАПа чуть удар не хватил.

- Эт-то... эт-то... Хулиганство ! - вскричал он, заикаясь. - Какой там сумасшедший так летает ?

Комэску деваться некуда, пришлось объяснять. Вообще-то Журавлёв не любит вспоминать неприятности, возникшие в связи с его пилотажным трюком. Не любит вспоминать, но и не раскаивается в содеянном. Жалеет только комэска, тот действительно пострадал, получил дисциплинарное взыскание, а Журавлёва изгнали из ЗАПа прямехонько под Сталинград. Поистине верно сказано: дальше фронта не пошлют... Там он и стал летающим комиссаром истребительного полка, на ЛаГГ-3.

Летая над Сталинградом, Журавлёв - насколько глаз хватало - видел дымящиеся развалины, пепелища. Но эти пепелища и развалины жили. Жили особо: они стреляли. Потому и приказано сегодня комиссару опустить на врагов рой листовок, чтоб наконец одумались, перестали убивать и умирать сами.

Разноцветные прокламации пришлось связывать стопками и укладывать с боков пилотского сиденья. Журавлёв поёживался от близости ненадёжно закреплённого груза: зажмут, не дай бог, "Мессера", хлебнешь лиха из-за этих пачечек...

Но немецкие истребители будто вымерли, не подавали голосов и зенитки, и от их молчания Журавлёву было не по себе. Неужто на самом деле выдохлись окруженцы ?   Он спокойно пролетел туда - сюда, меняя курсы; "агитпосевная" близилась к концу, когда вдруг залп крупного калибра испещрил вокруг него небо дымной рябью. Самолёт заболтало взрывными волнами.

"Вот это другое дело ! - обрадовался комиссар. - Коли так, пожалуйста, поагитирую вас старым способом..."   И, присмотревшись, откуда стреляют, спикировал на батарею. Две осколочные полусотки, подвешенные предусмотрительным оружейником, пришлись в самый раз. Испытанный способ пропаганды подействовал безотказно, батарею словно прихлопнули крышкой. И тут... Нет, комиссар не поверил своим глазам. Не будь его руки заняты, он принялся бы протирать очки. Прямо на него, лоб в лоб пёр немец. И какой !   Трёхмоторный брюхатый транспортник, набитый боеприпасами или другим чем-то для окруженцев. Журавлёва обдало жаром. "Попа-а-л-ся, голубчик..."   Он бросил "ЛаГГ" в боевой разворот и в момент оказался выше фашиста. От того потянулась жиденькая струйка - трасса пулемётной очереди. "Пугает, хе-хе !.."   Журавлёв поймал цель и нажал на гашетки. Если внутри боеприпасы, "Юнкерс-52" взорвётся. Но ожидаемого фейерверка не случилось. Тогда, приблизившись, он ударил по пилотской кабине и понял, что лётчик убит.

Когда пилот погибает, руки его конвульсивно прижимаются к груди. А в руках - штурвал. "Юнкерс" резко взмыл, потерял скорость и рухнул на землю, мелькавшую в 100 метрах. Журавлёв - свечой в небо, подальше от греха... У него опыт, его уже щекотали зенитные осколки. И правильно сделал; секунду спустя воздух вокруг опять запузырился от разрывов: обозлённые артиллеристы расходились не на шутку.

"Политработа проведена удовлетворительно, - поставил себе оценку комиссар, - теперь и домой можно".

Я, рассказывающий сейчас о комиссаре Журавлёве, вернулся из госпиталя в свой штурмовой полк весной 1943 года, когда бои уже гремели на Кубани. Мне часто приходилось водить группы на штурмовку фашистских укреплений пресловутой "Голубой линии". Однажды утром начальник штаба сказал:

- Сегодня будет тебя прикрывать "Дух Сталинграда".

- А это ещё что такое ?

- "Дух Сталинграда" ?   Так зовут за глаза нового комиссара истребителей сопровождения. Его фамилия Журавлёв. С ним можешь работать спокойно, учти только: ведомые у него всегда молодые, необстрелянные.

Я пожал плечами. Очень мило !   Мало того, что всего 2 истребителя прикрытия, так один из них ещё и молокосос какой-то. Не маловато ли в небе, кишащем асами эскадр "Удэт" и "Мёльдерс" ?

Весь маршрут до цели меня не оставляли опасения, но на месте, в районе станицы Молдаванской, я понял, что тревожился напрасно. "Дух Сталинграда" с его "зелёным" напарником стоили иной шестёрки. Этот "Дух" не только прикрывал заданную сферу, он, казалось, оберегал меня лично. Я всё время видел его рядом: то наверху, то у самой земли, когда он давил своим огнём зенитные точки, густо обстреливающие мою группу. А ведь ЛаГГ-3, не то что мой бронированный Ил-2, любая шальная пуля прошьёт насквозь. Значит, умеет комиссар не подставлять себя зря под щупальца трасс. Его самолёт появлялся и справа и слева, как охраняющий щит, но лица комиссара я не видел даже мельком.

Захотелось познакомиться, однако в тот день не получилось, невозможно было поймать его. Он был везде - и нигде. Когда лётчики отдыхали, а техники заканчивали подготовку машин на завтра, Журавлёв только приступал к очередному акту своей деятельности. О смысле её я услышал непосредственно из его уст чуть позже, на инструктаже политруков эскадрилий. Поставив задачи на ближайшее время, он подчеркнул:

- Ещё друг Юлия Цезаря Саллюстий говорил, что прекрасно служение родине хорошими делами, но неплохо и служение ей хорошими речами. Разумеется, - продолжал Журавлёв, - это не значит, что я призываю вас к пустопорожней болтовне, в многословии теряется правда. Изреченные идеи не стоят ломаного гроша, если их не воплощать... Так что за дело, товарищи, по эскадрильям !

И сам отправлялся на стоянки проверять, а понадобится - помогать техникам приводить в готовность материальную часть, решать бесчисленные проблемы и дела - от своевременного обеспечения личного состава исправным обмундированием, а женщин оружейниц и прибористок, в частности, бюстгальтерами нужных размеров, от чтения лекций о событиях на фронтах, организации самодеятельности и спортивных состязаний, писания писем в госпитали раненым лётчикам, уничтожения мух в столовых до составления политдонесений и подготовки к партсобраниям, лётно - тактическим конференциям...

А утром - опять в воздух, притом с новым ведомым.

Познакомился я с Журавлёвым 2-е суток спустя поздно вечером. Мы тогда базировались на одном аэродроме возле станицы Тимашевской, только самолётные стоянки размещались в разных концах. Я перешёл поле и наткнулся на комиссара, он что-то запальчиво высказывал техникам, которые, подсвечивая ручными электрофонарями, корпели возле разобранного самолёта. В словах, возгласах чувствовалась нервозность. По не очень связным замечаниям я уловил, что вышел моторесурс двигателя, подносились и другие детали, а запчастей нет.

- Хорошо, я сам добуду вам запчасти, и не на один этот самолёт ! - погрозил комиссар.

"Поедет в штаб армии или в политуправление брать за горло техснабженцев", - подумал я. Поутру он действительно забрался в свой самолёт и улетел. Вернулся через 1,5 часа. Пушки и пулемёты в смазке, значит, не стрелял. Заправился и опять исчез. А вернувшись вторично, собрал технический состав и сказал:

- Прошлый год под Сталинградом нам было потруднее, но и тогда находили выход. Смотрите, - он развернул полётную карту и показал кружки, сделанные красным карандашом. - Здесь и здесь - подбитые самолёты нашего типа, я нашёл их и осмотрел с воздуха. Теперь ваша очередь. Собирайтесь в путь - дорогу и раскручивайте их побыстрее, пока другие не додумались !   Отбирайте всё, что нужно.

Так и сделали, но всё равно 2 самолёта простаивали, не было сменных лопастей воздушных винтов.

- Выправьте старые погнутые лопасти молотком и - с богом !..

- Ну, это вы шутите, товарищ комиссар...

- Хороши шутки, когда я сам под Сталинградом испытывал в воздухе отрихтованные винты. Нужда заставит, так без винта полетишь !

Утром Журавлёв появился в воздухе на чужом самолёте. Спрашиваю шутя:

- Своя телега надоела или поломалась ?

- Ни то, ни другое, - отвечает. - Просто эта потеряла доверие в массах.

- Почему ?

- Выправлять лопасти - моя затея, а раз заварил, надо расхлебывать.

"Н-да... - подумал я. - Кого не покоробит опасение, что в бою отвалится лопасть винта, восстановленная по рацпредложению комиссара... Но неужели и у ведомого Журавлёва самолёт с рихтованным винтом ?   Бортовой номер тоже незнакомый". - Справляюсь по радио.

- У меня вообще нет постоянных ведомых, - заявляет комиссар.

Вот-те на !   Ни черта себе парочка !.. Лётчики в бою стремятся к взаимопониманию без слов, что достигается лишь после длительной совместной работы в воздухе. Скоротечные схватки не оставляют времени для долгих радиопереговоров, нужна идеальная слётанность, чтобы за долю секунды понять намерения напарника, осмыслить его информацию. Почему ж этот странный комиссар не имеет постоянного ведомого ?

- Завоевать сердце подчинённого под силу лишь тому, - пояснил Журавлёв, - кто делит с ним повседневно и радости, и горести, и сомнения. Тогда открывается то, что обычно прячут за семью замками. Я потому и летаю с молодыми, что хочу знать их достоинства, отрицательные черты и как они воюют. Иначе зачем я здесь нужен ?   Достаточно сделать десяток боевых вылетов с человеком, чтобы увидеть, можно ли, скажем, его принять в партию или дать ему поворот от ворот.

- А не кажется ли вам, что вы тут выступаете в роли армейского инспектора по технике пилотирования ?   Или проверяющего, так сказать ?

Журавлёв по моему тону уловил, очевидно, как я отношусь к его тактико - психологическим экспериментам, усмехнулся.

- Инспектор - это ревизор, зафиксирует в акте плюсы - минусы, и привет !   Для него неважно, как вы будете устранять недоработки. Лётчик как личность его мало интересует.

- А вы-то сами ставили себя хотя бы мысленно на место напарника своего ?   Приятно ли будет сознавать, что вам не доверяют, что за вами следят исподтишка ?

- Зачем же мысленно ? - ответил Журавлёв и на следующий день прямо-таки огорошил всех. Ещё бы !   Комиссар полка полетел в бой ведомым, и у кого ?   У только что прибывшего в полк неоперившегося сержанта.

"Ну и ну !.. Чудачит комиссар..." - говорили мы неодобрительно.

В тот раз пара "Мессеров" атаковала мою группу "Илов" прямо над передовой. Журавлёв с сержантом затеяли с ними возню. Комиссар сковал ведущего, а сержантик вцепился клещом в его напарника. Тот, как видно, тактической мудростью не блистал, втянулся в невыгодный для себя бой на виражах и был вынужден опускаться всё ниже и ниже. Напористый сержант "дожал" его так лихо, что "Мессер" буквально ввинтился в земную твердь. А минуту спустя разделался со своим противником и комиссар.

Дело происходило при ясной погоде на глазах тысяч людей. Финал представления привёл передний край в такой восторг, что солдаты стали подбрасывать каски и салютовать в честь победителей. Я тоже не выдержал, отбросил фонарь кабины и показал журавлевской паре большой палец.

Между тем истребителям прикрытия не обязательно сбивать самолёты противника, задача у них более важная: сохранить своих подопечных, отсекать вражеские истребители от наших штурмовиков. Конечно, ежели подвернётся недотёпа вроде попавшегося сержанту - тут ловкий боец не даст маху. В остальных же случаях требование одно: сам умри, но противника к сопровождаемым не подпусти.

В тот день отличившаяся пара совершила ещё 3 боевых вылета, а вечером под крылом ещё не остывшей машины сержанта, на кабине которой появилась белая звёздочка - знак первой личной победы, - собрались члены партбюро эскадрильи. В протоколе записано:

"Как отличившегося в боях за освобождение Северного Кавказа принять лётчика - комсомольца В. П. Антонова  ( это фамилия сержанта ) в кандидаты ВКП(б) с месячным испытательным сроком".

Первую рекомендацию дал его ведомый, комиссар полка Журавлёв.

Хочется снова упомянуть о неискоренимой привычке "Духа Сталинграда", за которую бог знает сколько выговоров влепило ему начальство различных рангов. Сам он помалкивает об этом по сей день, а я знаю только, что впервые его наказали в Баксанах - выгнали из ЗАПа на фронт, однако наука впрок не пошла. Короче, возвратившись с задания, комиссар распускал группу на посадку, а сам, оставаясь над аэродромом в "сторожах" на случай появления непрошеных "гостей", разгонял свой самолёт и делал на малой высоте несколько "бочек" или проносился боком на крыле.

Такой его трюк и наблюдал однажды сам комдив, случайно оказавшийся на аэродроме.

- Это что за архаровец бесчинствует там ? - взвился Генерал.

Командиру полка ничего не оставалось, как доложить, кто это. Комдив завёлся ещё больше, вызвал Журавлёва.

- Безобразие !   Это вы подаете подчинённым такой пример ?

- Именно подчинённым, товарищ Генерал. Воздушные бои зачастую приходится вести на предельно малых высотах, ведь мы конвойные !   А молодые лётчики не приучены, боятся земли, не верят в возможности самолёта. Вот я и показываю на практике, что можно делать при нужде и как делать. Лучше раз увидеть, чем...

- Вас никто не уполномочивал на это. Вы замкомандира по политчасти, извольте заниматься своим делом.

- Показ и проверка в бою - моё наипервейшее партийное дело.

- Так то в бою !   А на аэродроме шальные гробы мне не нужны !   Замечу ещё раз - получите строгое взыскание, а сейчас объявляю вам выговор.

- Есть выговор ! - козырнул Журавлёв и уже через 2 часа пронёсся низко над землёй вверх колесами при бурном восхищении всего аэродрома.

После этого уж и командир полка стал ворчать...

Мы говорили с Журавлёвым, сидя вечером на берегу Ахтанизовского лимана. Погода стояла ясная, звёзды высыпали, серебрилась водная гладь. Как всегда при антициклоне, потягивал сиверок, любимый ветер Журавлёва. Он говорил: "Мой родной, рязанский..."

Понятно было его настроение, но уж очень угнетённым показался он мне. Чтоб рассеять невесёлые раздумья, я пробовал шутить.

- В общем-то, - говорю, - комдив желает тебе добра и долгой жизни. Из-за чего сыр - бор ?   Что ты летаешь не по чину много ?   Так товарищи хотят спасти тебя от смерти, и только. Логично ?

Журавлёв хмуро покосился на меня, затем всё же улыбнулся, и его округлое лицо стало удивлённо - простодушным.

Логика, которую я подсовывал, была ему чужда. Такие, как он, обиду не глотают, не таят её, они ею мучаются.

- А погода вроде меняется, - вздохнул Журавлёв. - Нога заныла - спасу нет.

"Барометр" комиссара не ошибся, погода действительно стала хуже некуда. Ветер повернул из "гнилого угла", нагнал какого-то странного тумана не сплошняком, а полосами: то аэродром намертво запечатает, то перегородит Керченский пролив. Но летать всё равно нужно, крымскому десанту без авиации крышка. И летали. Как ?   Сам не знаю. Летали, не видя ни воды, ни земли, с единственной, пожалуй, надеждой, что земля родная не захочет до срока принять нас в своё жёсткое лоно.

О каком прикрытии могла идти речь в такую погоду !   Тут дай бог нам, "горбатым", не порубать друг друга винтами. Зато немецкий аэродром рядом с Керчью. Сунется наш брат без прикрытия, они тут как тут.

Вот и прихватили меня, одинокого, над морем, и, как я ни увёртывался, ни отбивался, всё же подожгли. Опять ранение, опять госпиталь. Только весной вернулся в полк. Освободили Крым и - в Белоруссию. Прилетел на полевую авиаточку перед самым началом "Багратиона" и опять встретился с "Духом Сталинграда".

В белорусских лесах работы лётчикам было невпроворот. Едва успевали полётные карты подклеивать, прыгали с аэродрома на аэродром кузнечиками.

В районе Минска в окружение попала большая вражеская группировка. Передовая команда истребительного полка - человек 10 во главе с начальником штаба, захватив с собой рацию и полковое знамя, отбыла на новую точку базирования, где уже находились представители БАО. Им надлежало подготовить площадку для приёма истребителей. Подготовили, ждут прилёта своих. Возле посадочного знака установили рацию, рядом колышется полковое знамя с орденом на полотнище, стоят финишеры, аварийная команда.

Вокруг лётного поля - густой лес, в зелёном полумраке торчат замшелые пни, поваленные стволы напоминают фигуры великанов, прикорнувших на толстом слое прелых листьев. Птицы щебечут в гуще, пищат какие-то зверюшки, в общем, идиллия... Кому пришло бы в голову, что именно оттуда грянет беда. А она тем временем уже выползла из чащи - в широких касках, блестя оружием, урча двигателями бронированных вездеходов.

Отряд немцев с ходу открыл огонь. Пуля раздробила челюсть начальнику штаба. Неспособный говорить, он только стрелял и указывал рукой на рацию. Кто-то заметил и быстро сообщил в полк о нападении гитлеровцев. Оттуда передали: продержитесь хотя бы минут 30, вылетаем на выручку. Штабники и технический состав заняли круговую оборону. Парторг полка сорвал с древка знамя, спрятал у себя на груди. А немцы напирали, как бешеные. Ведя огонь, оборонявшиеся не могли никак понять: зачем им понадобился пустой аэродром ?

Неожиданно над площадкой появилась пара Ла-5. Это "Дух Сталинграда" со своим напарником, выполнив боевое задание, прилетел на новую точку. Не увидев посадочного знака "Т", Журавлёв запросил по радио, но ему не ответили: рация была разбита.

"Что за чепуха ? - возмутился ведущий. - На старте куча людей, разлеглись средь бела дня, как на пляже, неужели дрыхнут на службе ?   Ну, ладно, черти, я вас сейчас разбужу..."

И, разогнав скорость до предела, пронёсся с ревом в каком-то метре над головами команды. Снизу замахали руками, поднялся переполох. Лётчик почувствовал: дело неладно - и крутнул восходящую "бочку". Крутнул в самый раз, ибо рядом с кабиной уже тянулась пулевая трасса. Вот когда пригодилось ему искусство высшего пилотажа на малой высоте !

"Неужто я заблудился ?   Неужто попал к немцам ?" - засомневался он. Но когда из середины площадки, указывая в сторону леса, взметнулись красные ракеты, сомнения исчезли. На аэродром вышел он правильно, да только аэродром, кажется, захвачен противником. "Быть такого не может !" - загорелся Журавлёв. Снарядные коробки у него почти пустые, но он так разозлился, что готов был рубить врага винтом, давить голыми руками.

К счастью, этого не понадобилось: по опушке, где застряли недобитые фашисты, пронёсся шквал огня: прилетевшая по вызову восьмёрка Ла-5 разнесла в пух и прах отряд гитлеровцев, состоявший, как выяснилось позже, из офицеров. Стало известно также, что им нужна была именно эта глухая посадочная площадка, откуда они сами намеревались улизнуть на вызванном по радио транспортнике.

Спустя несколько часов лётный состав перелетевшего полка разбрелся по опушке. Рассматривали результаты недавней схватки, хмурились.

- Так вот можно и на собственном аэродроме - того... - говорили лётчики с кривой ухмылкой.

Слова и настрой, с каким они были говорены, прозвучали для комиссара настораживающе. Они свидетельствовали о том, что у лётчиков пошаливают нервы. Много летают, переутомились. Так недалеко и до моральной подавленности. Надо что-то предпринимать, а что ?   Будь он комиссаром в пехоте, он поднялся бы из окопа первый и пошёл бы под выстрелами на врага, подавая пример остальным. Он всегда ценил силу личного примера в бою. Без мужества, смелости, отваги человек - не человек. А уж комиссар - и вовсе не комиссар. Так что же предпринимать ?   А тут Америку открывать не нужно: будь ещё ближе к тем, чьи души надлежит тебе опекать не в силу должностных требований, а по велению собственной совести. Говори всегда людям правду, какой бы суровой она ни была, и требуй от всех только правду. Лишь тогда тебе будут верить всем сердцем.

Служил под началом Журавлёва хороший истребитель, командир звена по имени Виктор. Мы с ним не дружили, просто знали друг друга. Меня он прикрывал редко, однако голос его в эфире слышался почти каждый день. Лишь когда мы перелетели в Польшу, Виктор куда-то исчез, перестал появляться в воздухе. Конечно, это ничего не значило: могли послать за самолётом, за пополнением, мог заболеть. Меня удивило другое: напарник Виктора, опытный, знающий дело, начал летать с комиссаром. Что за новости ?   Обычно Журавлёв натаскивает молодых, а этот сам может учить других. Не иначе как проштрафился, раз попал под опеку комиссара. Встретились как-то с ним на совместном разборе полётов.

- Виктор ?   Фью-ю-ю ! - присвистнул ведомый. - Он по Сибири в отпуске гуляет.

- Не морочь голову, - отмахнулся я. - В отпуске !   С каких это пор на фронте стали отпуска давать ?

- А вот дают. Ежели приложит руку комиссар.

Непонятно. У Журавлёва, кажется, любимчиков нет, так почему такое неслыханное исключение для Виктора ?   Не имея других источников информации, я обратился непосредственно к Журавлёву.

Отзывчивость, доброта - едва ли не главные качества настоящего политработника. Уловить тонкие изменения в настроении подчинённых, по незначительным штрихам в поведении определить духовное состояние каждого воина и, обобщив, создать верное представление о морально - политическом климате в коллективе дано не каждому. В кутерьме войны, в боях, полётах нет времени заниматься психологическими исследованиями, а надо. Но это под силу только тому, кто обладает особо острым зрением, душевным чутьём - важнейшими составными великого искусства человекознания.

Первое, что бросилось в глаза комиссару, это странности поведения Виктора в воздухе, над целью. Он не просто лихачествует, он сознательно лезет чёрту на рога. Куда девалось у человека разумное чувство самосохранения ?   Кидается на противника сломя голову, будто кроме него никто не воюет. Похоже, не его смерть ищет, а он её... Журавлёв стал присматривать за ним на земле, оказалось и того хуже: то бродит одиноко сам не свой, отвечает вяло "да", "нет", отчуждается, словно товарищи ему в тягость, то сидит истуканом, уронив руки на колени, отягчённый глыбами каких-то дум.

Товарищи спрашивали его, что случилось, какая забота гложет его сердце, но он угрюмо отмахивался, молчал. Журавлеву были известны случаи, когда на людей находила "полоса" и человек без видимой причины становился "летающим трупом". Не выявишь причину, не придёшь на помощь вовремя, и человек очень скоро превращается в труп нелетающий... Вступать в контакт с подобными замкнувшимися людьми ох как трудно. Но Виктор - коммунист, и это, считал Журавлев, должно облегчить беседу с ним. Какие слова нашёл комиссар, не знаю. Сам он тоже не помнит. Помнит лишь, что разговор был коротким. Колеблясь и стесняясь, Виктор отдал комиссару полученное недавно письмо.

- Читайте мою беду, мой позор...

Письмо пришло из посёлка, где жили эвакуированные родные Виктора, но писал чужой человек, соседская девчонка. Под чью-то диктовку она обстоятельно рассказывала, что жена Виктора Серафима месяц тому назад оставила 5-летнюю дочь Люську бабушке, матери Виктора, и убыла со своим новым мужем в неизвестном направлении. Бабушка так переживала, что совсем было умерла и вот уже 3 недели не встаёт, поэтому соседи передают Люську друг другу, чтоб она не померла от голода: тётя Сима увезла с собой денежный аттестат. Хотя бабушка и запретила писать дяде Вите на фронт о том, что у них случилось, но соседи просят его забрать поскорее Люську, а если он не хочет, то сообщить, и тогда они сдадут ребёнка в детский дом. А в конце письма приписка: "Товарищи командиры дяди Вити, если это письмо не застанет его в живых, всё равно напишите нам, чтоб мы знали. Авось кто-нибудь удочерит Люську".

Весёленькое письмецо... Даже в бреду не выдумать такое. Но, к сожалению, не только в мирные дни - и во время войны попадались "боевые подруги" такого сорта... Всё это свалилось на Виктора, как бомба с чистого неба. Плакаться начальству в жилетку, писать рапорты, просить отпуск - не в его характере. Это какую ж совесть надо иметь !   Товарищей будут каждый день убивать, а он - устраивать свои семейные дела за горами за морями ?

Виктор выхода не видел и, мучаясь, довел себя до крайности. Лишь в яростных схватках с врагом находил облегчение, и то минутное.

Познакомившись с письмом, Журавлёв в тот же день поговорил с командиром полка. Тот искренне посочувствовал лётчику, но выхода тоже не видел.

- Выход один: отпустить его хотя бы на неделю. Устроит семейные дела, вернётся в другом настроении, ещё активнее воевать станет.

- Опомнись, комиссар ! - воскликнул командир. - Какой отпуск ?

- Давай сделаем так, - заговорил Журавлёв миролюбиво. - Приложим наши соображения к его рапорту, и я сам повезу в дивизию. Надо же думать и о будущем !   Разве мало погибло наших детишек на фронтовых дорогах ?   Как же можно допустить, чтоб дети наших солдат умирали в тылу, когда до конца войны остается немного ?

- Александр Матвеевич, подумай сам, у нас и так лётного состава раз - два и обчёлся, а мы будем ходатайствовать об отпуске ведущего. Кто воевать будет ?

- Я !   Я за него буду воевать, пока не вернётся от матери. Не дави на меня, командир, пятна могут быть на чём угодно, даже на солнце, но только не на совести коммуниста.

Утром комиссар отправился к комдиву, и тот вопреки ожиданиям предоставил Виктору 2-недельный отпуск. И что же, вы думаете, было дальше ?   Журавлёв как сказал, так и сделал: 2 недели летал вместо уехавшего Виктора. Мало того, пытался даже записать на его счёт сбитый фашистский самолёт. Как принято сегодня говорить, "работал за того парня". Но командир полка довольно ехидно осадил его:

- Теперь у меня не жизнь, а малина !   Отправлю лётный состав в мазовецкий костел, пусть наслаждается органной музыкой, а ты тем временем будешь молотить фашистов и распределять среди лётчиков боевые трофеи. Здорово ?

- Ну, это ты утрируешь...

- Да ?   Так вот, услышу ещё раз такое, отстраню от полётов напрочь !   Это ещё, надеюсь, в моей власти.

- В твоей, в твоей...

Виктор вернулся ровно через 2 недели, и мы узнали, что он похоронил мать, дочурку же приодел, как смог, переписал на неё аттестат и отвёз в Москву к двоюродной сестре, чтобы она там жила до окончания войны. Виктор выглядел спокойным, сдержанным, вроде бы прежний и вместе с тем не тот. Заразительная жизнерадостность, ироничность, насмешливость слиняли, будто смыло их жесткой волной напасти. Летал, как и прежде, умело, решительно. Что ни день, встречаемся в воздухе, аж надоел мне. Однажды выругал его:

- Чего ты мотаешься перед носом в каждом вылете ?

- Спрашиваешь... Навёрстываю упущенное. Ведь я должник, комиссара, а долг, сам знаешь, платежом красен.

Уже просматривался на западной стороне небосклона чёткий контур подступающей победы, уже военные женщины, топая кирзачами, шушукались о фасонах выходных платьев, уже фашистские истребители стали всё чаще демонстрировать нам свои удаляющиеся хвосты, - это означало, что близок конец войны. И вот те, кто до этого находился как бы в тени, у кого не было на счету интересных тактических замыслов и решений, удачных боевых операций и личных подвигов, - они загорелись желанием отличиться хотя бы под занавес.

И на нашем участке было спланировано уничтожение штаба германского танкового корпуса силами одних истребителей. Задачка, что и говорить, ой-ой-ой !   А выполнить её доверили персонально комиссару Журавлёву.

На войне нередко так бывает: надо - значит надо. От боевого задания не откажешься. Но и вести на смерть своих товарищей в последние дни войны ох как тяжело !   Ведь вражеский корпус окружён, он в нашем тылу, баки фашистских танков сухие. Повременить неделю, гитлеровцы сами прибегут в плен. Зато у этих окруженцев боеприпасов - тьма и зенитные стволы не обычные армейские, а ПВО Германии, умеют в "яблочко" попадать. Страшно подумать, что ждёт над целью легкокрылых "Лавочкиных".

Удар авиации на рассвете стал в конце войны трафаретом. Противник в эти часы начеку, а днём отсыпался. Журавлёв предлагал изменить время налёта, но получил отказ. Молодые лётчики рвались в бой, и Журавлёв мучительно думал, как разбить проклятый штаб, отмеченный крестом на карте крупного масштаба. На малой высоте к нему не подобраться, промелькнёт - не заметишь. С высоты 3 - 4 километров вообще не различишь его, а на средних пристреленных высотах не долетишь до цели, собьют. Решил для начала подавить зенитные установки, атаковать с 3000 метров, выпустив щитки, чтоб не особенно разгонять самолёты при пикировании. Надо внушить зенитчикам врага, что советские истребители прилетели штурмовать именно их, и только их. Если мистификация удастся, противодействие резко ослабнет, многие орудия прекратят огонь, чтоб не выявлять своего местонахождения.

"Допустим, - рассуждал Журавлёв, - номер пройдёт. Тогда мы боевым разворотом - на море, а оттуда - по главной цели. Если же что-то помешает ударить по штабу, снова обстреливаем зенитки. Короче, будем утюжить, пока не попадём". Журавлёв всегда старался рассчитывать всё так, чтобы, как говорится, и рыбку съесть, и в лужу не сесть. Так и в этот раз.

Румянился горизонт, весенняя заря накинула на пятнистую землю нежно - розовую кисею. Истребители летят, понукаемые хлёсткими лучами взошедшего солнца. Капризная природа строго по курсу группы повесила одинокое облачко, словно обозначая лежащую под ним цель. Дальше раскинулась режущая зеркальными блестками балтийская вода, окаймлённая с юга бурыми берегами. Ещё минута, другая - и... Журавлёв зло усмехнулся. Выражения лица его никто не видел, но если до этой минуты он заставлял себя смотреть туда-то и делать то-то, то теперь будто кожей стал видеть и чувствовать всё вокруг.

Вспышки разрывов не просто окружили группу, они её проглотили. Вот это был огонь !   Надо же было немцам девать куда-то боеприпасы, которых ещё оставалось много. Но он всё равно прорвался сквозь стену огня и атаковал, как рассчитывал. Мать честная, что поднялось !   Рёв форсированного двигателя, грохот пушек и пулемётов - это само собой, самолёт сотрясался, лязгал, дёргался от прожигающих осколков, - и подошло главное: он стремительно низвергся на врага, неся возмездие.

Вот оно, мгновение, знакомое истинным воинам, последний миг перед атакой, когда победы ещё нет, но её предчувствуешь, она почти в руках. Журавлев не стрелял на авось, лишь бы пугать врага, он тщательно выцеливал под собой оранжево мерцавшие жерла орудий, и лишь зафиксировав их в перекрестии, жал на гашетки. И те, внизу, то ли убитые, то ли от страха прекращали стрельбу, но Журавлёв знал их повадки досконально. Выводя самолёт из крутого пикирования, применил верный, отработанный до автоматизма маневр.

Левый боевой разворот... взгляд назад... Сосчитать своих времени нет, но вроде всё на месте, вытягиваются друг за другом, вот-вот замкнётся "вертушка". Зенитный огонь резко спал. Неужто зенитчики поймались на удочку ?   Вот здорово !   Журавлёв скомандовал по радио:

- Бомбы и все стволы - по основной цели !

С 300 метров жирно перекрещенный на карте штаб смотрелся отлично. Среди машин метались люди, огонь истребителей решетил, крошил черепичные крыши строений, краснокирпичные стены курились багровыми дымками. Сбросив бомбы, Журавлёв скользнул влево, тут же - вправо, поставил самолёт на крыло, посмотрел на землю. Во дворе рвались бомбы ведомых, пыль и дым накрыли цель. Лишь теперь зенитчики поняли, что произошло, дали раздирающий небо залп. Самолёт комиссара содрогнулся, как от крепкого удара колуна, острый шип впился в ногу. "Ах, сволочи !   Опять, как в первый день войны... И в то же место", - мелькнуло досадливо в голове. Тело вмиг охватило жаром, а из пробоины в фюзеляже прошлась по лицу острая ледяная струя. Напрягаясь, он приказал себе: "Не вздумай потерять сознание - земля рядом !"

Внезапно впереди возник горящий самолёт. Вращаясь в бешеном штопоре, пронёсся мимо. Журавлёв успел заметить: это его молодой ведомый. Крик вырвался из груди комиссара, в нём были и боль, и жалость, и протест. До этого он не потерял ни одного напарника, ни одного доверенного его прикрытию штурмовика.

А до победы оставались считанные дни...

Может быть, к этому рассказу, по принятым стандартам, надлежит пристегнуть велеречивую информацию - концовку. Я этого делать не стану. Мы, друзья - ветераны, глубоко уважаем нашего комиссара и не позволим обижать его комплиментами, дескать, "он и поныне бодр, полон сил... активно участвует в общественной жизни... проводит большую воспитательную работу с трудными подростками в ЖЭКе... передает свой боевой опыт..." и так далее.

Ничем подобным он не занимается, ибо "не до жиру, быть бы живу...". И мы рады, что среди нас живёт этот человек нелёгкой судьбы, коммунист с более чем 50-летним стажем, настоящий комиссар, бесстрашный воздушный боец.

Герой Советского Союза Иван Арсентьевич Чернец.