Вот пишут иногда - сами не знают, зачем, почему так пишут: "Штурман управлял самолётом"... Ерунда всё это !   Даже если лётчика убило, штурман просто не смог бы добраться до штурвала. Куда он лётчика уберёт ?   "Штурман направил самолёт"... Любой мало-мальски понимающий человек сразу поймёт, что написана ерунда. Что там штурман водил, зачем такое писать. Кто такое пишет ?   Каким самолётом мог управлять штурман ?   "Подбили самолёт, и штурман направил его на врага..."   Ну, как такое может быть написано ?   Ну, просто, кто знает, как в "Пешке" лётчик сидел, где штурман находился, где стрелок - такое написать не может. Напишите ещё, что стрелок - радист самолётом управлял - мог такое сделать. Обидно ещё, что такую ерунду пишут о хорошем человеке...

Был у нас в полку штурман Мамай Николай Васильевич, мы все его "дедом" называли. Хороший дядька такой, и как человек, и как штурман. Не то, что я с ним дружил. Он постарше нас был. Лет за 30 уже тогда ему было. Его все уважали. Он уже и в звании был - старший лейтенант или капитан даже. Не военный, из запаса. До войны, кажется, агрономом или учителем был. Женатый уже, ребенок был, сын. Грамотный и штурман хороший. До штурмана полка дошёл, погиб незадолго до конца войны.

Ему почему-то наша компания нравилась. Почти всегда Мамай оказывался в одной землянке с нами. Почему-то с нами обычно жил. Было принято - экипажами селится, хотя не всегда так было. Землянки разные были, размещали человек по 9 - 10, а то и больше. Одно звено - 9 человек. Техники в своих землянках жили.

Мы как бы по своим компашкам делились. К концу войны реже в землянках жили. Когда начались создаваться наши полевые аэродромы на Украине чаще по хатам расселяли. Тогда уже стали по 2 - 3 человека жить. Пока в землянках жили, обычно с Мамаем в одной землянке оказывался. Когда даже стал штурманом эскадрильи, продолжал в одной землянке с нами жить.

У меня с ним хорошие отношения были. Наверное, и то, что мы оба были с Украины. Хотя он со всеми так был. Он жил до войны в Городище под Полтавой. Вечерами, пока спать ложиться, - там, в землянках, свои концерты начинались. Кто-то ещё придёт в гости. И начинается своё веселье. О чём-то говорят, смеются - просто из ничего. Иногда кажется, покажи им палец - и будут смеяться до упада. Дурачатся - и не поймёшь отчего.

Лётчики, штурманы - им лет по 20 - 21, а стрелки - радисты были ещё моложе. Были такие, что им и 17 лет ещё не было. А "дед" обычно с кем-нибудь в шахматы играть любил. Это как бы те, которые постарше были. Я чаще возле игроков этих сидел, смотрел. Как-то не очень любил в тех потехах участвовать. Играть - не часто играл. Таких как я шахматистов не очень допускались к шахматной доске - слабо играли. У "деда" свои были постоянные противники. Но смотреть, подсказывать - это разрешалось.

И такое каждый вечер. Эта братва чего-то придумывает своё каждый вечер, иногда как разойдутся.. А это ж всё после полётов. Настреляют, чего-то произойдёт. Кто-то погибнет, а то и экипаж, да не один - не говоря о том, что пришлось пережить самим. А тут вечером в землянке ходуном ходят - вроде, и не они там были... Ну, если из этой же землянке ребята погибли, то иногда те, кто постарше, прикрикнут как бы. И тоже - на полчаса притихнут, а потом опять начинается. Со стороны глядя - как дурачки какие-то.

Хотя никто там друг на друга не ругался, конечно. По-дружески, как правило, не было такого, чтобы со злобой. Окрысился кто-нибудь. Каждый старался, чтобы не обидеть как-то случайным словом потому, что и так, чаще всего, все в таком невесёлом настроении, всё время в напряжении. То ли вернулись после боя, то ли опять готовимся лететь. Каждый переживает - и что было, и что его ждёт. Поэтому старались не зацепить кого-нибудь обидным словом.

Хотя случалось и такое. Мотор забарахлит у кого-то или что-то с рулями управления случилось ещё до линии фронта - с задания прилетит и на техника давай кричать. Тоже такое не часто происходило, смотря какой ещё человек. И тот же лётчик и техник.

Техники - они все уже постарше нас были, некоторые и в отцы годились. Иногда и хотелось бы злость сорвать, которая там закипела, что самолёт не так оказался готов. Когда прилетаешь - скажешь, что, там, обороты не так набирает или ещё что-то. Хотя некоторые и кричали, особенно если одна неисправность за другой. Таких техников иногда на другой самолёт переводили, а то и совсем куда-то в другое место отправляли.

Или что-то произойдёт во время задания, иногда лётчики между собой сцепятся - какая-то кошка между ними в воздухе пробежит. Разное происходило, летел, допустим, ведомым, начал сам спасаться, а ведущего бросил - его хвост подставил под огонь "Мессерам" или "Фоккерам". Ведомые должны прикрывать ведущего. И начинают уже косо друг на друга смотреть. Или ещё какие-нибудь варианты. Разные ситуации возникали во время боя, и в зависимости от того, кто-чего делал - свои отношения были. Иногда, если вместе летал и видел, то знаешь, что произошло. А иногда и не знаешь, только замечаешь: то в столовой вместе сидели, за одним столом, а теперь уже - за разными. Или жили в одной землянке, а на следующий аэродром перебазировались - уже по разным.

Между собой лётчики иногда разговаривали, чего произошло. Но это среди лётчиков. Да и не каждому станешь говорить. А те, которые на земле были, с ними это и не обсуждалось - зачем оно им, что там было в воздухе. Так оно и выяснялось, кто на что способен, у кого какое очко - железное или не железное - и как оно играет. И о каждом лётчике определённое мнение было. Иногда сделает такое, что хочется самому на гашетку нажать и своими пушками своего же расстрелять, тем более, что сам в прицел подлез. К такому лётчику и отношение своё. Уже с ним и на земле не очень хотелось разговаривать.

На войне по-другому к сказанному относились. Скажешь что-то вроде бы шутливое, а через какое-то время произойдёт то, что с этим сказанным связывается. И не можешь уже забыть. Что называется: слово не воробей - вылетит, не словишь. У меня у самого такое было. Причём как-то так, и не понятно почему.

Был у нас лётчик один. Мы были с ним в хороших отношениях. Его тоже Васей звали. И как-то так всегда при встрече он меня окликнет: привет Васёк ! - а я ему в ответ: привет, Васёк !

Мы были в разных эскадрильях, но почти можно сказать дружили. Вместе не жили. Разговаривали друг с другом о разном. Не с каждым будешь обсуждать и рассказывать, что произошло в воздухе, как надо было поступить. Какие-то свои мысли о том, что происходит. Свои придуманные приёмы при выполнении полёта не с каждым лётчиком поделишься, и не каждый тебе расскажет. Как-то у нас с этим парнем такие разговоры не один раз были. Мы почти в одно время пришли в полк. Лётчиком он был не плохим, и нравился мне. Приятный такой, рассудительный, приветливый. Мы с ним почти дружили, хотя в одной землянке так и не жили. Обычно, с кем дружили, то чаще уже вместе жили.

А как-то уже в 1944-м году получился такой разговор. Даже не разговор, а как бы перебросились словами. Долго потом думал, почему так, почему он так ко мне, такими словами обратился, а я так ответил ему. Ситуация такая непонятная. Я как раз из столовой выходил. А столовая в какой-то школе или не знаю, что там до войны было. Комната достаточно большая, где столы стояли, а перед ней такой коридор длинный, с окнами. И вот этот Вася сидит так на подоконнике, рядом ещё несколько человек стоят, курят. Они раньше поели. Не знаю, о чём они разговаривали, но когда я вышел, а он как раз ко мне лицом сидел, он вдруг, глядя на меня, сказал:

- Вот ещё один бессмертный, никак его не убьют.

Я так и остановился от неожиданности, удивился, что он такое говорит и как-то то ли со злостью какой-то, то ли с раздражением это сказал. Именно на меня глядя. Я тоже с кем-то выходил. Трое нас шло. Я так удивлённо пожал плечами и, глядя на него, с каким-то таким смехом, как шутка, ответил:

- Сначала пусть тебя собьют, Васёк, ты - тоже бессмертный. А потом уже - меня...

И пошёл себе дальше. Но ещё заметил, как он как-то глянул на меня, что-то в глазах его было. И так как-то уголком рта улыбнулся. Но ничего уже не сказал. Как-то улыбнулся так нехорошо. Эту улыбку вижу до сих пор. Может, мне это потом так стало казаться, конечно. Но как бы он уже знал что-то, такое впечатление, что уже предчувствовал.

Не знаю, почему он так именно ко мне обратился. До этого между нами, вроде бы, ничего такого не было, чтобы он за что-то мог обидеться. Мы как-то не так часто именно в последнее время и разговаривали с ним. Всё равно - в разных эскадрильях летали. Иногда за день, а то и несколько, и не всех увидишь из других эскадрилий. Но: "Привет, Васёк ! - Васёк, привет !" - мы всегда обменивались, дружески вроде бы всегда, с улыбкой.

А тут какой-то такой, да и не разговор, но он сказал, я ответил - и разошлись. Сразу не особенно задумался, но какой-то неприятный осадок сразу был. Что случилось не понятно, что он так, с каким-то раздражением мне, как вроде упрекнул, что я никак не погибну. Когда шли от столовой, ещё подумал, что надо поговорить с ним. Почему он так смотрел, может, чем-то я его обидел. Хотя, вроде бы - нет. Я потом вспоминал уже, пытался понять, но так и не припомнил ничего, что могло бы стать причиной того, что он стал недружелюбно на меня смотреть. Никакой стычки у нас до этого не происходило, сколько мог припомнить.

Вот так мы перекинулись словами с этим Васей, а на следующий день его сбили. И видно прямо в лётчика попали потому, что весь экипаж с самолётом ушёл в землю. Мы летали и в тот день в разных группах. Я с задания прилетел и узнал, что Василий погиб со всем экипажем.

А мы перед этим с ним так поговорили. Попрощались, получается, такими нехорошими словами. Вроде не поругались, но вот такие наши с ним последние слова были. Он разбился, а я сказал, что сначала его пусть убьют, а тогда уже мой черёд. За ним в след пойти. Я сказал такое, а тут такое произошло. Значит, я - следующий. Первое время настроение было вот такое. На задание идёшь к самолёту, летишь, а в голове это сидит. Несколько первых недель так было, потом уже как-то не так об этом думалось.

Суеверный - не суеверный. На фронте между собой разговаривая, старались, чтобы не было таких слов сказано. Уже не говоря, чтобы кто-то кому-то пожелал, как часто бывает в мирной жизни в перепалках словесных. Иногда слышишь там, на улице, или где-то как посылают, проклинают, на ногу случайно наступил один другому, или толкнул. Чтоб тебя и разорвало, чтоб тебе ноги поотрывало - не задумываясь, выкрикивают.

На войне между нами, и лётный состав и техники, подобное просто немыслимо было. В голову каждому не залезешь, может, конечно, в мыслях произносилось кем-то, но чтобы такое сказать другому - ни разу такого не было ни со мной, ни с другими не слышал. За все годы войны. Хотя были случаи свои, когда как бы коса на камень чего-то находит между кем-то. Разговаривают недружелюбно, но никто не старался что-то обидное сказать, оскорбить. Наоборот. Если такое случалось - переходят как бы на уставное общение. Это то же не хорошо, но не так, что вот стреляться будут - до того разругались.

И сам всегда стараешься так говорить, вести себя так, чтобы у других и в мыслях желание не появлялось пожелать тебе чего-нибудь недоброго.

Личное оружие у каждого было, пистолеты. Можно разругаться и до дуэли. Но такого не было. Правда, у меня один раз было такое. Тогда просто без оружия все были. Такая была пьянка коллективная, а в таких случаях не разрешалось с собой брать пистолеты. А так, если бы был пистолет, то, наверное, его достал бы и выстрелил в этого Голицина. А он уже тогда командиром полка стал. Майор, а я лейтенант, командир звена. Как раз после гибели Немашкала... Голицин стал тогда вместо Немашкала командиром полка.

И вот тоже, Мамай летал в экипаже Голицина. Когда тот стал комэском, посадил Мамая в свой самолёт, как штурмана эскадрильи. Каким был Мамай, как человек, как старший товарищ, и каким этот Голицин был. А вместе стали летать в одном экипаже. Они где-то одного возраста были. Как лётчик Голицин не очень плохой был. Хотя когда война началась, он уже командиром звена летал. Впрочем, не плохой лётчик, как на это посмотреть. Что понимать под этим. Лётчик он и не плохой, а как человек. Сколько он потерял и штурманов, и стрелков - радистов за время войны. Одних штурманов, кажется, 3 человека погибло, летая с ним. Да ранило ещё одно, но он потом вернулся. И уже с Голициным не стал летать. Это тоже показатель, что за лётчик, как он летает. Для такого самолёта как "Пешка", где 3 человека воюют вместе. И каждый хочет выжить.

Я за всё время войны двоих стрелков - радистов потерял. Одного в самые первые месяцы, когда на фронт попал. Убитым привез на аэродром. Тогда сам ещё неопытный был, не соображал. Самого несколько раз именно тогда и сбивали. Пока не появился опыт. Именно в 1942-м, в первый этот период на фронте, меня и сбивали больше всего. Уже когда после ранения, когда в лес на самолёте упали, но остались живыми, после этого уже несколько раз ещё приходилось покидать горящий самолёт.

А второго стрелка - радиста уже позже. Раненный был тяжело, а до госпиталя не успели довезти, по дороге умер. Ещё так мне сказал, когда забирали его: "Ещё повоюем командир". А я ему: "Быстрей, давай, возвращайся". Попали в него, когда бомбили при пикировании. В момент выхода из пике самолёт зависает над землёй, как раз как бы хвостом вниз. В этот момент высота небольшая и с земли всё, что может, стреляет. А у стрелков хуже всего было место бронировано. Почти и не было. Поэтому именно стрелков - радистов и убивало, и ранило больше всего.

А при выходе из пике, тут уже ничего не можешь делать. Если огонь ведут снизу, то сманеврировать никак нельзя. Сам стрелок только и может туда вниз стрелять. И стреляли, насколько могли, они же ту самую перегрузку испытывали. Их же тоже придавливало. Ещё хуже, у них не такое как у лётчика кресло. И у штурмана сидушки такие были. У штурмана получше там было, но не такое как у лётчика.

При пикировании сначала висишь на ремнях - к креслу как бы привязан, а потом как вдавит в это кресло. Достаточно долго и пошевелиться нет возможности. В такие моменты по "Пешке" могли с земли стрелять и стреляли, у немцев хватало таких пулемётов зенитных. А из штурманов моих только одного ранило. Потом вернулся в полк - так и долетал до конца войны. Правда, уже не со мной. И стрелка ещё одного, не тяжело, даже в госпиталь не отправили.

Хотя если бы именно не Голицин, Мамай мог бы остаться живым тогда. В той ситуации любой лётчик был бы из тех, кто тогда на то задание летал, никто не сделал бы так. Хотя всегда в таких случаях... Оно, конечно, трудно говорить, насколько прав или нет. Но я своими глазами видел, как это было. Если бы Голицин по-другому сманеврировал - а там была, по моим соображениям, такая возможность - то немец не смог бы так попасть по самолёту. Именно по штурману...

Штурман в "Пешке" сзади лётчика сидел, спиной вперёд, а лицом - назад. Он вёл основной огонь по верхней задней полусфере, когда шёл воздушный бой с истребителями. И был такой момент, что Голицин себя поберёг, а именно штурмана подставил под огонь. Опытный как лётчик, а испугался именно за себя. Себя жалко, а другого - нет. Любой, конечно, пугается за себя в первую очередь. Когда молодой лётчик, который ещё не соображает как надо делать, то это одно. А когда уже знающий, опытный так делает, это уже другое...

Опытные и лётчики, и штурманы, да и стрелки достаточно быстро начинали понимать. Начинаешь крутить самолётом, и часто так получается, что если ты такой маневр сделаешь, то для тебя самого это безопасней, но для того же стрелка опасней - ты его подставляешь под огонь. И были лётчики, которые всегда так и делали. Себя оберегает, а про тех, кто с ним, что называется, с одного котелка хлебает - это ж экипаж - не так думает, не так ему жалко.

От лётчика многое зависело, насколько останутся живыми и штурман, и стрелок. Особенно, когда на "охоту" один летишь. Почти каждый раз такие моменты возникают, когда истребители начинают атаковать. Можно вот так сделать и уйти быстрее от этого немца, но тогда он сможет открыть огонь и попадёт где-то по середине самолёта. Живучесть у "Пешки" была неплохая. Если не по моторам попадали, такими очередями сбить её тяжело было. Иногда, как бы можно так уйти из-под огня истребителя. Но эта очередь или в штурмана, или в стрелка попасть может. Нормальный лётчик, если есть другая возможность, так не станет делать. Те же штурман или радист видят и понимают, что ты так делаешь, чтобы по ним у немца не было возможности попасть. А были, которые делали наоборот, так вроде быстрее спастись, уйти можно, но подставляли под пули своих товарищей, с которыми летали. В одном экипаже.

Вот и Голицин тогда так сделал, что себя как бы телом Мамая прикрыл. Лётчик и штурман почти рядом сидят, спина к спине. А насколько я видел, из своего опыта понимал, там можно было по-иному сманеврировать. Тогда не так безопасно становилось для места лётчика. Трудно говорить, кто как соображает в такие моменты, принимает решения. Почему так сделал, а не иначе. Но Голицин не был-то уже неопытным лётчиком. Не мог он не понимать этого, а сделал так. А немец своей очередью попал в Мамая и убил. Не знаю, сразу или нет. На аэродром уже мёртвого привёз.

А что тут скажешь кому. Я видел и так понял ту ситуацию. Ещё кто-то видел, но так ли другим это увиделось, и понято было. Командир полка жив, а штурман полка погиб. Вот Голицин и написал представление на звание Героя нашему Мамаю.

По-своему, прав был тогда один из нашего полка, уже когда война закончилась. Но ещё под Веной базировались. Был у нас один лётчик. Правда, он тоже такой себе лётчик был... Но долетал до конца войны. Уже дисциплина такая была, не фронтовая. Он напился, что-то вышел на улицу, идёт и кричит. Громко так. А мы почти все жили на одной улице. Дома с двух сторон, в этих домах по соседству кто по два, кто по три - четыре, но почти весь лётный состав полка жил. К кому-то жены уже приехали. Я уже тоже женился или нет ещё. Кажется, где-то незадолго до свадьбы это было.

Так вот, идёт он пьяный, его качает, расстёгнутая форма, и шинель, и гимнастёрка. Не знаю, откуда он шёл, где так набрался. И кричит во всё горло: "Всё что на "Г" начинается всё говном называется - Гитлер, Гиммлер, Голицин, Геббельс..."

Пройдёт опять несколько шагов и опять эту же тираду выдает. Я как раз вышел - услышал. Наверное, не только я. Улочка тихая такая. А орал он громко. Так ещё посмотрел вдоль улочки, в некоторых домах кто-то выглядывал. Хоть и пьяный тот кричал, но, действительно, этого Голицина.. что на "Г" начинался - не один я так понимал.

После войны уже Героя получил, тогда всем почти, начиная от командиров полка, "Героев" дали. В честь победы над Германией. Их много тогда таких "Героев" стало. Это не совсем те Герои, как те, которые стали именно в годы войны...

Взаимоотношения с помощью оружия никогда не выясняли. Хотя личное оружие у всех, из лётного состава, имелось. Водились любители, у которых по нескольку пистолетов было. А один штурман у нас был - каких только пистолетов у него не было. С "маузером" или "парабеллумом" всегда ходил. В самолёт, на задание лететь, с собой другой пистолет брал, а так всегда ходил - в деревянной кобуре такой, ниже колена дуло. Не лень таскать было. Ну, любил пистолеты и у него их несколько, разных видов было. При любой возможности тренировался стрелять.

Как-то на спор с 50 метров в часы попал. В то время часы были дорогой вещью. Не у каждого лётчика были. А тут тоже какой-то такой разговор, спор возник возле столовой. Один, что тот не умеет стрелять, другой, что не попадёт. То ли в шутку, то ли уже с обидой. У одного часы такие были, на цепочке серебренной, с открывающейся крышкой. Старинные часы, не на руке носить, а как дворяне носили. Договорились: ставлю часы на 50 шагов, и не попадёшь. Сам же дурак тут же отсчитал шаги, часы поставил. Этот достают свою пушку. И как бы и не целясь. Натренировался уже, пристрелянное оружие. Снизу так подводя ствол, рука в момент выстрела даже не остановилась, а так дальше вверх и ушла. Бах - и разлетелись часы в разные стороны. Засунул в эту кобуру пистолет и пошёл себе. А другой пошёл собирать, что осталось от часов. Кто-то пошёл ему помогать найти, в разные стороны обломки поразлетелось.

Один - доказал, второй - убедился. Посмеялись ещё какое-то время над дурачком. Но один уже как бы косо смотрит на другого. А тот делает вид, что не замечает...

Поэтому, когда все вместе собирались, то старались, наоборот, как-то сглаживать подобные моменты. Оттого всякие шуточки, смех - это было хорошо. Те, которые умели, как бы развеселить, какую-то улыбку вызвать в тот момент, когда у всех на душе тяжело: кто-то погиб, особенно если из тех, с которыми уже много летали вместе, - таких, наоборот, любили даже больше. Что они оказывались в компании. Иногда и специально зазывали, а то и отправляли к кому-то. Чтобы от своих мыслей, переживаний как бы отвлеклись. Потому что долго переживать о уже случившемся - редко когда было особенно время. Тут надо собраться и настроиться на следующий вылет.

Поэтому никто ни то, что запрещал, а и недовольство какое-то не выражал, когда вечерами дым коромыслом устраивали. Даже наоборот - самому как-то легче, когда кто-то рядом смеётся. Обычно это была компашка из стрелков - радистов. Из лётчиков, да и штурманов редко кто там возился. Хороший штурман всё время в карту смотрел, изучал район боевых действий, запоминал, повторял. Да и лётчик нормальный не будет только на штурмана полагаться, мало ли что может произойти. Вместе со штурманом тоже учишь карту. А этой пацанве как бы не нужно этого учить. Вот стрелки, им почти всем и 20 лет не было, обычно и дурачились в своём таком кругу. То в нашу землянку кто-то в гости придёт. То наши куда-то пойдут, тогда в землянке спокойнее.

Бывало так, самому тебе и не смешно, внутри кошки скребут - что-то произошло во время боя, а тут рядом дурачатся, хохмят, какие-то глупости городят - глядишь, и сам уже улыбнешься в какой-то момент. Ну, и у других также. Шутки вроде и не умные, но напряжение как-то снимали. Все это понимали и поэтому особенно не сердились на подобное. Помню, "дед" часто так, за картой или, в шахматы играя, поглядит на эту кучу - малу, веселящуюся в землянке, покачает головой. А иногда и скажет: дети, малые дети.. сами не понимают, что с ними происходит.

Штурман тоже один у нас был, придумывал разные такие шуточки. Его даже все дедом Щукарём звали, хотя он молодой парень был. У него шпоры на пятках наросли, больно было ступать на пятки, и он ходил так - на цыпочках. Как у старого деда походка получалась. Операцию делать он как-то сам не хотел. То ли боялся, но любил говорить, что на операцию пойдёт после войны, если живым останется. То этот дед Щукарь придумал - забегает в столовую первым и начинает свой палец засовывать в компоты, которые на столах стоят, - это, мол, уже его компот. И делал так, чтоб видели, чей это стакан. А потом выжидает - будут пить или нет. Кто-то всё равно выпьет, а кто-то уже как бы брезгует. Он тогда пьёт и их компот. Так 2 - 3 лишних стакана и выпьет. Любил компот и придумал такую хохму. Дед Щукарь лезет за чужим компотом - его там пнут под зад, он уворачивается, а за компотом лезет. Другие смотрят со стороны - уже всем веселее. Не так как-то тяжело внутри становится. Это ж после обеда - чаще всего опять надо было лететь.

Ни разу никто на него не закричал, не наругался. Даже, наоборот. Хотя он тоже так делал - каждый раз разным. По 4 человека за столом сидели. Обычно каждый на определённое место садился, со своей компанией как бы. Смотришь - пришли все в столовую хмурые, молчали. А тут уже к концу обеда вроде как ожили. За счёт этой возни с компотом...

Как-то придумал девчонкам из обслуживания - в столовой которые работали, при штабе, оружейниками тоже были девушки у нас - в землянку дымовую шашку кинул через дымоход. Причём позвал нас: пошли, сейчас концерт увидите. А зима была, одеваться не хотелось. Он просто за руки тащил. И не говорит зачем, что там такое. Вышло нас человек 10 с разных землянок. Он привёл к землянке девчонок. Бросил шашку - она в печку попала, дым в землянке, девчонки кто в чём начали выскакивать. Кто-то уже спать лег, раздетые. Кашляют, слёзы от дыма. Он выскакивает и "гы-гы-гы", пальцем на них показывает. Кто-то за ним погнался...

И не лень ему было идти куда-то, находить. С той же шашкой - надо было найти её. Смех там такой - из той землянки этот дым не сразу выветришь. Не знаю, чем оно закончилось, я ушёл, как только они повыскакивали на снег и за Щукарём погнались. Этим девчонкам ночевать пришлось в другой землянке. Потом, конечно, позже они смеялись тоже вместе с Щукарём, но тогда им не до смеха было.

Вот такие разные хохмы придумывал. Иногда наказывали, кто-то пожалуется командиру. А он продолжает - ещё что-то придумает. Так до конца войны и летал, живым остался дед Щукарь. Не знаю, сделал потом операцию, как обещал.

В таком напряжении, по нескольку боевых вылетов в день, жили изо дня в день. Веселиться не было настроения, обычно все хмурые. Как в этом фильме "В бой идут одни старики" - слишком весело всё это у них показано. Такого на фронте не было. Каждый вылет, если прилетели даже нормально - всё внутри кипит от пережитого. А если сбили кого-то, да сам чуть живой вернулся... Разговаривать не хочется ни с кем. И так каждый день. Если как-то так летаем, бывали такие периоды, что никого не сбивают, не ранит несколько недель, то настроение как бы становиться получше. Какие-то улыбки на лицах появляются тогда. А как только погиб кто-то - сразу все хмурые опять ходят. Отдохнуть, прийти в себя - особенно времени не было. Утром позавтракали, на задание идёшь - а в голове сидит вопрос: а будешь ли сегодня обедать. С обеда идёшь - а будешь ли вечером ужинать, не знаешь. Когда всё время в таком напряжении и в ожидании смерти ходишь, никакого веселья не бывает.

В таком состоянии находишься изо дня в день. И тут сказывалось, кто - как умел расслабиться, чтобы восстановить силы. Переживать, особенно думать и вспоминать, что было в прошедшем полёте - некогда. Это всё надо было выбросить из головы, чтобы уже в следующем бою успевать среагировать. А тут в первом вылете так настреляют, что оно всё перед глазами так и стоит. А через полтора - два часа уже опять лететь. И тут многое значило, кто - как умел восстановиться, чтобы в следующем вылете не о прошедшем переживать, а успевать крутить головой и следить за всем, что вокруг происходило.

Каждый по-разному находил себе возможность хотя бы немного прийти в себя. После обеда, пока на задание лететь какие-то полчаса или десять минут - время было. Большинство засыпало. Я тоже всегда засыпал, в то время мне заснуть - буквально пару минут надо было. Вроде и поспал минут 10 - 20, а совсем уже по-другому чувствуешь себя. Были такие, которые не могли заснуть. Зато могли лечь, закрыть глаза - и ни о чём не думать. Ну, а те, кто так не мог - переживает, нервничает, не может заснуть почти всю ночь, ворочается, не может успокоиться - они и не выдерживали этой нагрузки в первую очередь. Никто ж не спрашивал, спал ты и сколько, хорошо отдохнул - лети и всё.

Которые были постарше, они как раз и не выдерживали. Когда я на фронт попал, то такие как я смогли выжить во всём том, что тогда творилось. Погибали, но всё равно большинство именно такого возраста и летали потом до конца войны. А из тех лётчиков, которые до войны ещё летали, многие погибли. А позже более молодые чаще погибали, но то по другой причине - опыта лётного не было.

Мамай, поскольку постарше был, не участвовал в различных весельях. Но умел и пошутить, настроение поднять. Справедливый и разумный был дядька. Одно то как он летал свой родной дом бомбить - представить тяжело, что он пережил. Но как он себя тогда повёл - лучше всего его характеризует.

При ликвидации Корсунь - Шевченковской группировки Мамай с Новиковым летал бомбить, что называется, свой дом, когда бомбили Городище. Городище - это Родина Мамая, там остались мать, сестра и 5-летний сын. Он, конечно, не знал, где они в тот момент были. Да и живы ли вообще. Новиков рассказывал, как было дело. Он в то время исполнял обязанности командира эскадрильи.

4 февраля 1944 они с Мамаем получили боевую задачу - надо было бомбы бросать в центре города, на площади. Там образовалось большое скопление техники и живой силы противника. Мамая пытались отговорить лететь, но он не согласился. Как рассказывал Новиков, всегда весёлый, неунывающий, в этот раз Николай Васильевич молчал. Новиков видит, что переживает, и сам тоже молчал.

Приближаясь к цели, Новиков завел разговор о том, что можно ударить не по центру площади, а левее. Мамай не согласился. А возле площади и был дом матери. Тогда Новиков, перед сбрасыванием бомб, образовал снос влево. Мамай выключил сбрасыватель бомб и потребовал сделать повторный заход. С повторного захода нанесли удар, как было приказано.

Через некоторое время, как Геннадий рассказывал: "Слышу - Коля напевает какую-то песню. Спрашиваю: "Дом-то цел ? - Цел - отвечает".

Новиков, после выполнения задания, доложил обо всем находившемуся на КП комдиву Добышу, а тот приказал дать Мамаю отпуск после освобождения Городищ. Это надо было иметь и силу воли, и нервы, и мастерство. И порядочность - не стал идти на нарушение задания. Наверное, Мамай и не хотел, чтобы другой штурман летел. Они не с пикирования бомбили, поэтому прицеливание и точность попадания больше от умения штурмана зависела.

А удалось ли ему тогда съездить домой, как-то не помню. Отпуск дали, но отпустили ли. Кажется, так и не получилось ему узнать, живыми ли остались его близкие.

Ни наш полк, ни весь корпус - за всю войну ни разу не было такого, чтобы вывели на несколько недель из боевого расчёта. У нас, поскольку мы относились к Резерву Главного командования, такого не было. Это делалось с теми полками и частями, которые к какому-то фронту, армии какой-то были приданы как постоянные. У них было, операция заканчивается, их выводят в тыл для получения пополнения, техники. Тогда у них было время куда-то поехать в отпуск, пока молодые из пополнения обучаться хоть немного.

А у нас одна операция только заканчивалась, сразу перебрасывали туда, где новая начиналась. За всю войну я один раз на несколько недель попал так, что от фронта отдохнул. Была такая командировка в Казань, надо было самолёты принять и перегнать в полк. Две эти недели или немного больше - совсем другое состояние было. Нет этого ежедневного ожидания, что можешь погибнуть, - сразу как-то и веселее стало. В Казань приехали, там нет никаких развалин, совсем вроде мирная жизнь.

А так, какие там отпуска. Поэтому, когда стали уже Украину освобождать, а среди ребят многие были именно с Украины, не только лётчики, а и штурманы, и стрелки - начались самоволки. Целая эпопея была. Не только в нашем полку. У истребителей ещё больше, но бежали и те, которые на бомбардировщиках летали. Договариваются между собой и улетали на день - два в село к своим. У кого родители, девушка у кого-то. Своя очередность, смотрят по карте, где освободили наши войска - всё. Летит.

Старались, чтобы не попало так, что сорвалось выполнение заданий. Погода вроде будет не лётная - а в село родное слетать как раз лётная. Понимали, что могут попасть под трибунал, поэтому так подбирали, чтоб не очень набедокурить и вернуться нормально. Командир полка чего только не грозит и что только не приказывает. Хотя командиры понимали и, хоть и ругали, но дальше этого не шло.

Представление на медаль или орден порвут - что там тогда был и тот же орден ?   Тут хоть узнал, живы ли родители, они узнали, что живой. А там будет ли сам дальше живым, кто знает. Погибать, что с медалью, что без неё, - одинаково. Почти все больше, чем 2 года никаких известий из дома не имели. Куда там удержишь, если он на самолёте туда за час долететь может.

Когда моё село уже было близко к освобождению - а по личным делам стали следить, пытаясь как-то остановить такие самовольные полёты, - мне комполка, Немашкал был тогда, так где-то встретил: "Я знаю, что твоё село скоро должны освободить. Надеюсь, хоть ты не улетишь, как другие ?"

Я ему так пожал плечами: "Да нет, не собираюсь", - отвечаю. Он мне тогда пообещал, что если я сам не сорвусь, то отпустит на пару дней. И, правда, отпустил. Причём, вместе со штурманом, но не на самолёте. Сдержал слово, хотя я и не просился. Как-то так оно...

Когда меня тяжело ранило в конце 1942 года, то Надя в одном из пересылочных госпиталей приезжала проведать. Тогда и рассказала, что погиб мой младший брат Петя. Особенно желания отца проведывать не было. Он и мать нашу погубил, когда мне ещё 8 лет не было, а потом и брата... Хотя всё то, что на войне происходило - изменило отношение к нему. Всё-таки поехал с Костей, штурманом своим. Наверное, лучше было бы одному съездить. А так, из-за Сафонова чуть попадью из села не увезли - любовь такая у них вспыхнула. Бабки с иконами, с хоругвями какими-то от нас попадью защищали. Тоже дело было.

Благодаря тому, что именно Немашкал в тот период был командиром полка, наверное, так как-то тихо, без скандалов, и прошли все эти самоволки, никакого шума не было. У других были случаи - и разжаловали, и даже в штрафбат отправляли за такое. Намашкал не глупый был командир, по-человечески относился к этому, с пониманием. И его старались не подвести - если кто-то вовремя не возвращался, замену находили. Потом проштрафившегося уже чаще посылали, в наказание. Пока следующий такое же не делал.

Жаль, погиб позже Немашкал. Вместе с ним тогда, как раз вдвоём, полетели на задание. Задание какое-то странное. Командир полка должен лететь с одним ведомым. Тогда и погиб Немашкал, истребители налетели, его сбили, начал падать. Я за ним тянулся, сколько мог. Командир же и мой ведущий. Так в землю и ушли всем экипажем с самолётом. Никто не выпрыгнул. Когда стало понятно, что такая высота уже, что и выпрыгнет кто, парашют не раскроется - начал уже сам уходить от "Мессеров". Тоже еле ушёл.

Мамай тогда, сколько помниться, так и не смог в отпуск съездить, проведать - штурманом эскадрильи был, кто будет отвечать, если эскадрилья плохо отбомбиться. И Голицин там, видно, как комэск не хотел, хотя и был приказ комдива. Поэтому в основном сами хлопцы всё это проделывали. Кто к своим, кто за компанию. Когда Украину освобождали - много таких историй было по всему фронту. Это ж лётчики. Не пешком идти, не на танке уехать. Вечером улетели - утром прилетели. И на задание полетел со всеми. Иногда бегали через день, если видят, что погода нелётная, на задание летать не будет полк.

Вообще, Николай Васильевич Мамай спокойным таким был человеком, рассудительным. Мы с ним не то, что дружили. Он ко мне на "ты", я всегда по имени - отчеству. Как-то так - как со старшим товарищем. Хотя некоторые, такого же как я возраста, были с ним на "ты". Он не обижался. Умел пошутить так, чтобы настроение поднять всем. Такой человек был - на него посмотришь и самому вроде не так уже плохо. Что-нибудь скажет: не журись, козаче... - и чего-то там добавит, и уже не так тяжело на сердце от того, что произошло, когда были на задании. Есть такие люди, хотя они не то, что весельчаки какие-то.

Я с ним почти не летал. Когда я попал в полк, Мамай уже штурманом звена летал. А потом эскадрильи в экипаже Голицина. Но несколько раз так получалось, что он штурманом и со мной летал.